Я начал писать этот текст как небольшую рецензию на интереснейшую книгу Карена Брутенца*, а вылился он в довольно пространную статью об одной из ключевых и до сих пор остро стоящих проблем современной российской политики. Человек, ставший лидером или им волею судьбы оказавшийся, не может избежать разнообразных, в том числе и самых жестких, оценок. Умение не обижаться на такие оценки, кстати, один из признаков настоящего лидера. А наша задача, задача политических экспертов и аналитиков, давать такие оценки беспристрастно, невзирая в том числе и на личные симпатии.

Недавно на одном из публичных мероприятий я столкнулся с Михаилом Горбачевым. Зная мое скептическое отношение к нему как к политическому деятелю, Михаил Сергеевич в обычной простовато-шутливой манере спросил: 'Что, Андраник, опять пасквиль на меня пишешь?' Горбачев сказал 'опять', вероятно, потому, что вспомнил мои высказывания по поводу 20-летия перестройки. В отличие от хора восторженных почитателей вклада Михаила Сергеевича в российскую и мировую историю я говорил о чудовищных ошибках, совершенных Горбачевым и его сторонниками, ошибках, которые и привели к катастрофическим последствиям для страны и мира.

'Михаил Сергеевич, - ответил я, - вы даже не представляете, насколько правы. Как раз собираюсь писать рецензию на книгу одного из ваших соратников, Карена Нерсесовича Брутенца'.

Замечу, что Михаил Сергеевич, как мне кажется, считает пасквилем любую статью или книгу о перестройке и о себе, если они обходятся без восторга и благоговения перед Горбачевым, без перечисления его гигантских заслуг перед российской и мировой демократией, без трепета перед его фантастическими, благородными замыслами.

Между тем Карен Брутенц прекрасно знает, о чем пишет в своем 'Несбывшемся'. Он 30 лет проработал в аппарате ЦК КПСС, а к началу перестройки стал одним из руководителей Международного отдела. Отсюда и уникальные источники информации, и столь же уникальные личные наблюдения.

После прочтения книги Карена Брутенца место и роль Горбачева в российских и мировых реалиях времен руководства им СССР, и особенно после распада Советского Союза, вырисовываются еще рельефнее. Увы, несоответствие масштабов политической личности этого человека и событий и тогда, когда он определял их направление, и сегодня, когда он пытается объяснить их, вопиющее. И книги, статьи, публичные выступления Михаила Сергеевича только подтверждают легковесность Горбачева-политика, случайно оказавшегося в водовороте событий. Чем больше он говорит и пишет о перестройке, тем больше произошедшее напоминает фарс. А ведь великие и трагические изменения могли бы при адекватном руководстве ими открыть грандиозные перспективы для народов СССР и мира.

Брутенц, убежденный горбачевец, не позволял себе критики в отношении патрона ни в период перестройки, ни позже. Оставаясь лояльным Горбачеву, нельзя было о событиях конца прошлого века написать объективно. Для Карена Брутенца поворотной точкой во взгляде на соратника стало 70-летие Горбачева, отпразднованное с большим размахом и при участии персонажей политического и богемного полусвета. Пиршество, на котором Михаил Сергеевич, плоть от плоти нуворишской России, чувствовал себя абсолютно органично, описано в 'Несбывшемся' весьма сочно (кстати, книга вообще написана прекрасным языком).

Мне кажется, что Брутенц, написав то, что написал, иными словами, публично проявив нелояльность, оправдывает себя тем, что гораздо раньше сам Горбачев разошелся со старыми идеями. В России ельциных, гайдаров, чубайсов и абрамовичей он занял комфортное место, место маленького человека, который вспоминает, словно сон, годы, когда по воле судьбы вознесся на вершину власти одной из величайших держав в истории человечества.

Однако главное в книге Брутенца (и в этом ее отличие от массы других, где говорится о предопределенности распада СССР, о невозможности модернизации страны и т.п. вздоре) - подбор убедительных доказательств того, что Союз не был обречен. Да, некоторые объективные предпосылки для возможного распада страны имелись. Но подобные предпосылки сейчас есть у любой страны - начиная от Великобритании, Соединенных Штатов и кончая сегодняшней Российской Федерацией. Проблема же заключается в том, что к гибели великой державы привели не столько объективные причины, сколько субъективные ошибки Горбачева и его ближайшего окружения, отсутствие достойных лидеров, низкий уровень интеллектуального обеспечения реформ, отсутствие стратегии реформ и продуманной последовательности осуществляемых шагов, мелкие амбиции главных героев, вовлеченных в процесс трансформации. Все это в совокупности в миллион раз усугубило предпосылки, которые могли способствовать гибели страны, и в итоге привело к исчезновению великой державы. По Брутенцу, в развале страны в первую очередь виноваты Горбачев, горбачевское руководство, выбравшие неверный метод реформ.

'Несбывшееся' - книга многоплановая. Особую благодарность ее автор заслуживает за то, что тщательно проанализировал все работы Горбачева, его ближайшего окружения. Дотошность позволила Карену Брутенцу прийти к выводу: Михаил Горбачев, Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе, другие 'прорабы' перестройки постфактум пытаются переписать и мотивы собственных действий, и собственные взгляды и мировоззрение. Автор, основываясь на документах, показывает, сколь нелепы утверждения этих деятелей, будто они чуть ли не с детства мечтали о гибели Компартии, о разрушении советского тоталитарного режима. В реальности они оказывались вовлеченными в водоворот событий и, пытаясь сохранить власть, то и дело теряли контроль над политическим и социальным процессами в стране. В конце концов бразды правления выскользнули из рук 'прорабов'. А страна начала тонуть в хаосе. Ее постигли три кризиса (я писал об этом еще в 1990 году). Кризис легитимности власти, так как в 1989 - 1990 годы институты и ценности (КПСС и марксистская идеология), на которые опирался режим, были дискредитированы. Дальше - кризис управляемости страной, ведь была разрушена вертикальная ось власти. Потом - кризис в виде 'ловушки демократии', когда в обществе и политическом руководстве создалось мнение, будто для выхода из хаоса власти ни в коем случае нельзя прибегать к силе, пусть для этого и есть законные основания.

Еще одна важная проблема, на которой останавливается Брутенц, - проблема выбора пути реформирования существовавшей системы. Автор справедливо отмечает, что сначала необходимо было реформировать партию, сохранить ее легитимность, поднять авторитет, привлечь новые слои населения, дать КПСС возможность действительно возглавить процесс модернизации. Брутенц говорит о попытке бюрократии парализовать модернизационные процессы. Однако бюрократия тогда была не всесильна, она пребывала в деморализованном состоянии. И силы, хотевшие перемен, могли бы радикально изменить ситуацию.

Горбачев привел в действие неформальные объединения граждан, общество пришло в движение, и начался процесс самоорганизации активной части населения. В таких условиях бюрократия не смогла бы торпедировать решения высших эшелонов власти. Это означало, что эффективный инструмент модернизации государства и управляемость страной можно было сохранить.

Кстати, об этом мне неоднократно говорил один весьма мудрый сотрудник аппарата ЦК - к сожалению, уже покойный Леон Оников. Он полагал, что если бы перестройка началась с партийного аппарата, то можно было бы избежать множества ошибок и вообще катастрофического развития политических процессов в стране.

Накануне ХIХ партийной конференции (лето 1988 года) я изложил свои предложения в журнале 'Коммунист'. Я писал тогда о мерах, необходимых для осуществления реформы КПСС. Более развернуто эти идеи изложены в моей статье 'Механизм торможения политической системы и пути его преодоления', опубликованной в сборнике 'Иного не дано'. Вообще мне много раз приходилось говорить о том, что, если бы перестройка началась с реформы КПСС, тогда, быть может, такие люди, как Гавриил Попов, Борис Ельцин и Анатолий Собчак (он только в 1990 году вступил в партию), и многие другие активисты периода перестройки постарались бы стать партийными лидерами вместо того, чтобы дискредитировать и разрушать партию.

Сегодня и Михаил Горбачев, и Вадим Медведев, и другие горбачевцы признают, что реформу надо было начинать с партии. Только два десятилетия спустя после начала перестройки они признают то, что тогда понимал любой студент, изучавший процесс перехода к демократии от авторитарных режимов в Южной Европе, Латинской Америке, а также процесс отхода от тоталитаризма в Китае. 'Прорабы' вдруг поняли, что нельзя дискредитировать структуру, с помощью которой собираешься осуществлять реформы, пока не создана более эффективная.

Линия на перенос центра тяжести с партии на Советы и возрождение лозунга 'Вся власть Советам!', возможно, в стратегическом плане и была верной, но в тот период она оказалась катастрофически ошибочной. Многие понимали, что создать действенные Советы, которые могли бы сразу взять на себя функции и полномочия партийных органов, не удастся. У партии имелись вертикаль власти, иерархическая система, у Советов - нет. И попытка перенести центр тяжести на Советы и избрание их на всех уровнях при отстранении партии от рычагов управления привела к тому, что в стране исчезла, по крайней мере на уровне политических институтов, вертикальная ось власти. В 1990 году пришлось пойти на избрание (но не прямое, а Съездом народных депутатов) Горбачева президентом Советского Союза только для того, чтобы в какой-то степени восстановить эту ось.

Однако в сложившихся условиях дискредитированные и затравленные партийные органы почти во всех республиках стали уступать место на выборах 1990 года новым силам, пытавшимся легитимироваться посредством противостояния Москве. Тогда же начался процесс дезинтеграции государства. Многие республики бросили вызов Кремлю и выразили желание выйти из Советского Союза.

Так претворение идеи Горбачева и его окружения переместить центр тяжести власти привело к началу уничтожения страны. Делегитимизируя и маргинализируя компартию и коммунистов в Центре и на местах, Горбачеву и в голову не пришло привлечь на свою сторону потенциальных сторонников - лидеров демократического движения. В итоге Горбачев и в Москве, и в республиках потерял доверие коммунистов, усматривавших в его действиях предательство. Одновременно Горбачев стал нелегитимным в глазах новых демократических властей и движений в республиках. Они ничем не были ему обязаны и пользовались большей легитимностью, потому что прошли через выборы и получили поддержку собственного населения.

Другая серьезная слабость Горбачева и его окружения, на которую обращает внимание Брутенц, - отсутствие стратегии при проведении реформ. Стратегию подменили решением тактических задач. Иными словами, отсутствие стратегии и стало стратегией. Поэтому, двигаясь на ощупь в одном направлении, скажем в направлении модернизации экономики, и столкнувшись с трудностями, Горбачев предпочел не преодолевать препятствия. Он выдвигал новые задачи, чтобы, с одной стороны, заставить забыть о недавних неудачах, а с другой - добиться хоть какого-то успеха и этим компенсировать очередной провал. Это вылилось в серьезную внутриполитическую борьбу, в которой средства массовой информации, подконтрольные одним членам Политбюро, поливали грязью других членов Политбюро, а те, используя административные и иные возможности, ставили своим коллегам-недругам палки в колеса. Через некоторое время Горбачев утратил сплоченную команду, перед которой можно было бы ставить ясные задачи и которая работала бы над реализацией этих задач.

Что касается гласности, то и здесь Горбачев потерял контроль над происходившим. Использование политики гласности в интересах страны главным образом предполагало преодоление косности марксистских положений, возвращение к ленинскому наследию или хотя бы новое толкование ленинских идей периода нэпа в целях легитимизирования реформаторских действий властей. Однако и это оказалось непосильным для горбачевцев. Дело кончилось полной дискредитацией ценностей, на которые опирался существовавший режим. А критика сталинизма завершилась разгромом и ленинизма, и марксизма. Сумятица, охватившая и мозги, и жизнь, усугубилась с началом политических реформ, очень скоро обернувшихся авантюрой.

Конечно, во всем этом принципиальную роль играли особенности личности Горбачева. Об этом Брутенц пишет подробно. Замечу, что и другие беспристрастные аналитики, встречавшиеся с Горбачевым и в тот период, и позже, свидетельствуют о его неспособности к стратегическому мышлению, о чрезмерной самовлюбленности и одержимости идеей собственного мессианства. Бесчисленные премии и восторженные похвалы на Западе лишь усугубили эти качества. Знающие Горбачева отмечают его неспособность быстро принимать решения, даже когда это было необходимо для сохранения страны или для придания осмысленного вида политике высшей власти. Неспособен был Горбачев и брать на себя ответственность за принятие принципиальных решений. Подтверждения тому - события в Сумгаите, Баку, Вильнюсе, Риге, Тбилиси. Тогда Горбачев оправдывал собственное безволие неспособностью местных руководителей справиться с трудностями момента. Он до сих пор поступает так же и винит то военных, то партийных бюрократов, то Лигачева, то Ельцина, то радикальную интеллигенцию, то народ.

Проблема лидерства - едва ли не ключевая при оценке возможности Горбачева добиться ощутимых результатов в модернизации страны. В связи с этим вспомню одну из самых замечательных статей времен ранней перестройки, которая появилась в лондонском журнале 'Экономист'. Автор анализировал начавшийся в СССР процесс и сравнивал его с преобразованиями, шедшими в КНР. Он задавался вопросом: может ли Горбачев стать советским Дэн Сяопином? Прозорливость аналитика, вынесшего Горбачеву категорически отрицательный приговор, поражает: ведь в те годы Запад уже болел 'горбоманией'.

Обосновывая свою позицию, автор 'Экономиста' отмечал, что в отличие от России китайские руководители обладают чувством собственной самодостаточности, свою страну они тоже считают самодостаточной. Принимая те или иные решения, китайцы исходят из отечественных традиций, истории, опыта и не обращают внимания на то, одобряют ли их действия соперники, соседи, враги или друзья. Этого нельзя сказать о России. Российские правители, начиная реформы, всегда озабочены реакцией Парижа, Лондона или Нью-Йорка. Результат - серьезная зависимость от внешних оценок и факторов. И как следствие - провал.

Горбачев действительно стал заложником настроения западной общественности и прессы, их отношения к нему и, как наркоман, постоянно нуждался в очередной порции восторженных откликов. Логика развития страны отходила на второй план, важнее оказывалась потребность нравиться западным поклонникам и партнерам.

Как-то я стал свидетелем любопытного события в Госдуме. Константин Затулин, тогда председатель комитета по делам СНГ (а я работал в этом комитете главным экспертом), в конце 1994 года решил провести в Думе слушание по случаю трехлетия распада СССР. Пригласили Горбачева, всех членов ГКЧП и Сергея Шахрая как представителя новой власти.

В своем выступлении Горбачев обвинил в распаде Советского Союза ГКЧП и Ельцина. Члены ГКЧП и примкнувший к ним Зюганов обвинили в произошедшем Горбачева и Ельцина. Шахрай поднял на смех и Горбачева, и членов ГКЧП, заявив, что, если бы не их действия по развалу страны, три человека (имелись в виду подписанты Беловежских соглашений) не смогли бы развалить мировую ядерную сверхдержаву.

Тогда у меня появилась возможность сказать в лицо людям, олицетворявшим политическую элиту Советского Союза, что в распаде СССР виноваты не отдельно Горбачев, члены ГКЧП, Ельцин или Шахрай. Распад страны стал выражением тотального краха политического класса всего Союза, оказавшегося не адекватным собственной стране и не понимавшего ни природы режима страны, которой руководил, ни путей и возможностей трансформации режима и государства. Этот класс, взвалив на себя непосильный груз, надорвался и позорным образом разрушил собственную родину.

Продолжая размышления о лидерстве в российской политике, приведу эпизод, рассказанный мне историком Андреем Фурсовым.

Когда находящегося в эмиграции Александра Керенского спросили, можно ли было избежать Октябрьской революции, он ответил: 'Думаю, можно. Для этого надо было расстрелять одного человека'. Его спросили: 'Ленина?' Ответ был таким: 'Керенского'.

Александр Керенский, лидер Февральской революции, некогда казался историкам ничтожной величиной на фоне сменивших его деятелей Октября, которые задумали и осуществили грандиознейший социальный эксперимент. Однако и он к концу жизни честно признал пагубность своих действий в 1917 году.

В 'Несбывшемся' много места уделено характеристикам основных действующих лиц, составлявших политический и интеллектуальный фон Горбачева. Авторские характеристики весьма точны и не слишком лестны для персонажей книги. Мелкими и мстительными выступают на страницах книги Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе, серым - Вадим Медведев, лукавыми, пусть и умными, - некоторые помощники и сподвижники Горбачева.


Прудон написал книгу под названием 'Философия нищеты'. Маркс написал в ответ 'Нищету философии'. Если бы я писал работу о главной трагедии последних 50 - 60 лет истории и политики нашего государства, назвал бы ее 'Нищета лидерства'.

Последним лидером, который мог формулировать стратегические цели и задачи и мобилизовать ресурсы для осуществления этих задач, был Сталин. Не оправдывая преступных действий вождя народов, уничтожившего миллионы людей, считаю, что его главная вина в том, что он на корню уничтожил возможность выращивания лидеров, адекватных нуждам страны. Именно из-за нищеты лидерства послесталинские руководители СССР проиграли и ХХ век, и собственную страну, и собственную историю.Вопрос о роли Раисы Максимовны Горбачевой в процессе перестройки - одна из самых деликатных тем. Приступая к соответствующей главе 'Несбывшегося', я опасался перегибов, способных испортить впечатление от книги и от личности автора, которого я не знал, но к которому успел проникнуться огромным уважением. Однако должен признать, что присущий Брутенцу такт позволил ему не перейти тонкую грань дозволенного и при этом дать точные характеристики роли и места Раисы Максимовны и в жизни Горбачева (отмечены бесконечная преданность друг другу Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича и их любовь), и в судьбе перестройки. Показаны и своенравие Горбачевой, и ее амбициозность, и стремление доминировать, даже публично, над мужем, что не отменяло поддержки Раисой Максимовной амбиций Михаила Сергеевича (последнее делало Горбачева абсолютно невосприимчивым к критике).

Брутенц справился с задачей. Рискну предположить, что Раиса Максимовна осталась бы довольной, если бы прочла главу о себе. Она действительно была не просто женой генерального секретаря. Раиса Максимовна играла очень важную роль в жизни Горбачева и в жизни страны, в принятии кадровых и политических решений. И значит, она разделяет ответственность за последствия политики, которую проводил Горбачев.

Будучи специалистом по международным проблемам (в аппарате ЦК автор 'Несбывшегося' занимался странами третьего мира, национально-освободительным процессом на Ближнем Востоке, в Африке, а со временем в сферу его ответственности вошла Северная и Южная Америка), Брутенц не мог устоять перед соблазном включить в книгу блоки, связанные с международной деятельностью Горбачева в период перестройки. Брутенц демонстрирует, как сверхдержава уступала одни позиции за другими, не имея позитивной повестки дня в сфере международной политики и плывя по течению.

Автор справедливо отмечает, что попытки решения проблем третьего мира в конфликтных зонах не должны были обернуться поспешным уходом оттуда. Следовало проводить политику, которая оптимизировала бы присутствие Советского Союза в этих странах, обеспечила сохранение его влияния там, что привело бы к сотрудничеству СССР с Западом в деле модернизации этих регионов. Однако политика Горбачева по отношению к странам третьего мира вылилась в беспорядочное бегство. Это подорвало международные позиции Москвы и разогрело аппетит США и Запада. Они тут же активизировали усилия, чтобы освободить страны Восточной Европы от доминирования в них Советского Союза.

Брутенц обстоятельно анализирует происходившее в этих странах. Он убедительно доказывает, что всякий раз Горбачев принимал неверные решения. В значительной степени это обусловливалось внутриполитическими процессами в СССР, раскладом сил в Москве, в ближайшем окружении Горбачева, во многом было связано с проблемами сохранения его собственной власти и обеспечения собственного будущего.

В итоге, стимулируя изменения в Чехословакии и ГДР, призванные укрепить позиции Горбачева как реформатора и модернизатора внутри Советского Союза и увеличить его влияние на страны Варшавского договора, он получил прямо противоположный результат. В государствах Восточной Европы процессы модернизации и избавление от коммунизма обрели собственную логику развития и привели к вытеснению СССР из этих стран.

Огромный раздел Брутенц посвятил объединению Германии и иракской войне 1991 года. И здесь советская дипломатия допустила грубейшие ошибки. Среди политиков и экспертов в сфере международных отношений, в том числе и в ЦК, и в МИДе, находились люди, понимавшие губительность проводимой линии. Но к тому времени, как показывает Брутенц, Горбачев никого не слушал. Он принимал решения самостоятельно и импульсивно. Эти решения, как правило, оборачивались чудовищными последствиями для страны.

Сегодня кажется курьезным, но это факт: объединения Германии не хотели ни Англия, ни Франция, ни Соединенные Штаты. Они рассчитывали, что и Советский Союз будет против. Поняв, что Горбачев все-таки принял решение об объединении Германии, Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттеран отчаянно пытались воспрепятствовать этому процессу, но тщетно.

Внешнеполитические ошибки Горбачева привели к катастрофическому развитию международных отношений. После распада Советского Союза, невзирая на устные договоренности, НАТО стала расширяться на восток и стратегический баланс сил в мире радикально изменился.

...Когда варвары захватили Рим и наложили на побежденных огромную контрибуцию, власти города пожаловались на чрезмерность требований. В ответ вождь завоевателей положил на чашу весов свой тяжелый меч, увеличивая тем самым массу золота, предназначавшегося для выплаты. Римлянам только и оставалось что воскликнуть: 'Горе побежденным!' Историческая аллюзия очевидна.

И еще несколько замечаний по поводу книги Карена Брутенца, в целом - ценного свидетельства эпохи перестройки. Подобно беспристрастному документу, книга зафиксировала то, что ее автор - тоже представитель ушедшей эпохи. К чести Брутенца, он этого и не отрицает. Система часто рекрутировала в высшие эшелоны профессиональных, хорошо подготовленных людей, а именно к таким и относится Карен Брутенц. (Как бы там ни было, аппаратчики высокого ранга того периода на несколько голов выше нынешних аппаратчиков, только осваивающих профессиональные навыки после долгих лет варваризации российской политики.)

Брутенц лучше, чем кто-либо другой, характеризует и себя, и наиболее продвинутую часть советского истеблишмента, когда говорит: мы видели, что в стране происходит неладное, но были не в состоянии адекватно реагировать. Брутенц объясняет это тем, что сакральность власти и психология служак делали их людьми, не способными посмотреть на политический процесс и свои действия критически или со стороны.

Брутенц не утверждает, что он все предвидел. Мало того, мне кажется, что даже то, что он знал тогда и понял теперь, отразилось в книге не в полной мере. Хотя пафос книги заключается в том, что реформы нужно было проводить иначе, автор не говорит, как. Он не берет на себя смелость предлагать альтернативы. Брутенц даже не рассматривает эти альтернативы, а ведь уже в конце 1980-х годов и позже они предлагались.Жаль, что Брутенц несколько ограничил себя в источниках, использованных в книге. В основном это мемуары Горбачева и его ближайшего окружения. Использованы мемуары и Буша, и Бейкера, и Тэлботта, и других политиков западных держав, и личные записи Брутенца, сделанные по следам встреч Горбачева с представителями мировой политической элиты. Однако вне поля зрения автора остались дискуссии по поводу путей развития именно в тот период, когда усилиями, не в последнюю очередь и моими, поднимались вопросы об авторитарной модернизации, о недопустимости радикальных демократических реформ в не готовом к этому обществе, о 'финляндизации' Восточной Европы.

В каком-то смысле 'Несбывшееся' - не только отражение внутреннего ухода от Горбачева, прощание с ним. Это - попытка вернуться к потерянной стране, попытка перебросить мост от той эпохи, от напряженной и драматической интеллектуальной и политической жизни того времени к сегодняшнему периоду российской истории, чтобы на политико-интеллектуальном уровне попытаться восстановить связь времен и преемственность политической истории страны.

Книга Брутенца - не только попытка объективно проанализировать и оценить прошлое, это и предупреждение лидерам сегодняшней России относительно возможных катастрофических последствий их решений, принимаемых примерно в тех же условиях и обстоятельствах, что и при Горбачеве. 'Несбывшееся' - предостережение. Напоминание о том, что необходимы новая модель лидерства, новая, глубоко продуманная система принятия решений, которые могут обеспечить России адекватное решение ее социально-экономических и политических проблем, а также достойное нашей страны место в международном сообществе.